В Питере была весна. С черновато-серого неба накрапывал дождь.

Я была влюблена и выколачивала пыль из дублёнки.

Предмет обожания, как всегда, явился с работы под вечер. С недоеденной шавермой и пачкой дорогих сигарет. В начищенных ботинках и помятой рубашке.

Я в полнейшем восторге повизгивала от счастья и несла в зубах тапочки, подхватывала кожаный пиджак, неслась на кухню посыпать свежей зеленью горячий борщ и его любимый бифштекс. А потом с умилением наблюдала, как он поглощает за десять минут то, на что я убила весь вечер, и упоённо слушала, какую иномарку сегодня пригнали к ним в сервис. Потом он пил пиво и смотрел телевизор, а я в режиме военного лагеря скоренько мыла посуду, гладила его рубашку, пришивала оторвавшуюся от пиджака подкладку, освежала макияж.

Утром я вскакивала в четверть шестого и, наскоро подтянув непроснувшееся лицо лифтингом, бежала на кухню жарить ненаглядному омлет с сыром. Через тридцать минут он появлялся на кухне, медленно, со смаком втягивал в себя содержимое тарелки и большой керамической кружки, целовал меня в макушку, говорил, что я лучшая, и отбывал на работу.

Единственной накладкой в наших отношениях было то, что я не умела печь его любимые пироги с мясом.

Через неделю отпуск родителей стал подходить к логическому завершению, и ненаглядный был выдворен с жилплощади. Но страсть к подвигам во имя священного чувства во мне не утихла, даже несмотря на стойкую мамину непрязнь к объекту этой самой страсти.

Ещё через полтора дня он прислал мне сообщение, что мы расходимся. Я просила его не принимать поспешных решений, научилась готовить злосчастные пироги и купила кружевной пеньюар. Мир, спокойствие и любовь снова воцарились в моём доме. Я была готова научиться делать сальто, ходить на ушах и даже записаться на курсы поварихи-закройщицы, только чтобы иметь по вечерам возможность лицезреть профиль неземной красоты, пусть даже склонившийся над тарелкой с супом!

Однако, спустя неделю история повторилась. Я сутками не выходила из комнаты, никого не хотела видеть, закидала его сообщениями с пламенными заверениями в своих чувствах. В какой-то момент решилась даже на гадание на картах, в результате чего выяснила, что «он уходит, чтобы вернуться». Я воодушевилась, села на диету и стала заниматься шейпингом. В награду получила звание «самой верной девушки в его жизни».

Через месяц он позвонил мне. В два часа ночи. В состоянии лёгкого подпития. Я была счастлива и ворковала в трубку всякие глупости. Он сказал, что так дальше продолжаться не может. Я сказала, что всё понимаю, но не знаю, что мне делать дальше. Он ответил, что я ему мешаю реализовать его потенциал полностью, но что я могу за него не волноваться, потому что он уже подыскал мне достойную замену. Я хотела сказать что-то ещё, но он уже повесил трубку.

На следующее утро в универ я явилась в чёрном брючном костюме и без косметики, с опухшими глазами, паршивым настроением и не сделанной домашкой. Я забросила курсовую и рыдала в подушку ночи напролёт. Но на день рождения к Олежке всё равно пошла. И на свидание с Андреем на следующий день тоже. И даже успела забежать перед этим в салон и выстричь надоевшую чёлку.

А когда я после вернулась в совершенно пустую квартиру, то почему-то не бросилась, как предполагалось, на кровать снова рыдать о потерянном счастье, а извлекла из морозилки упаковку черничного мороженого, полила его вареньем и со всем этим добром полезла в горячую ванную, где провела в мечтах и пене совершенно потрясающие полтора часа.

Утром я по дороге в универ завернула в магазин. В итоге в универ так и не дошла. Зато разжилась ярко-малиновым лаком для ногтей и совершенно неприличным комплектом нижнего белья.

Потом свернула полтора месяца назад купленный пеньюар, перевязала его красной ленточкой, приколола к нему записку, что не хочу, чтобы у меня оставалось что-то связанное с ним, и отослала всё это почтой ему на рабочий адрес.

Ещё через неделю он прислал мне сообщение, что он кругом неправ, что без меня его жизнь стала пустой и вообще потеряла всякий смысл, что он редкостная мразь, но что он всё осознал, раскаялся и ждёт не дождётся, когда я к нему вернусь. Я не ответила. Вечером он позвонил. Сказал, что любит меня. Я осталась равнодушна. Сказал, что готов на всё на свете, лишь бы я снова была с ним. Я снова не впечатлилась и ответила, что так больше продолжаться не может. Он сказал, что всё понимает, но не знает, что ему делать дальше. Я зевнула и сказала, что мне пора спать, потому что завтра утром у меня свидание. Он хотел сказать что-то ещё, но я уже повесила трубку. И отключила телефон.

Он появлялся в моей жизни с настойчивостью, которая уже начинала раздражать.

Через раз он падал на колени, умолял меня вернуться, клялся в вечной любви, обещал носить на руках. По-настоящему меня заинтересовало только последнее предложение, однако я у себя одна и доверять своё бренное тело кому попало не собираюсь. К тому же меня терзали смутные сомнения относительно его способности совершить подобный подвиг...

Через раз он язвил по поводу моих сомнительных достоинств и в подробностях расписывал прелести своих новых пассий, по ходу обещая мне полное отсутствие какого-либо счастья с новым бойфрендом, ибо «уж кто-кто, а я тебя знаю». Я оставляла трубку на кухонном столе, а сама шла учить неправильные санкритские спряжения.

Прошёл год. Скоро он снова вернётся в город. Кажется, я уже знаю, что скажет ему автоответчик моим голосом.